Чащухин А.В.


Трансформация властной символики в социальном пространстве формирующегося города

             "… окна моего домашнего кабинета смотрели прямо на Свердловский райком КПСС, и член партии Сапиро наивно считал, что это и есть самое известное в округе место. Но вот пару раз называю таксисту место назначения: "Героев Хасана, напротив Свердловского райкома", а он смотрит на меня, как на свалившегося с луны. Вношу поправку в целеуказание: "Рядом с рестораном "Сибирь". Таксист сразу заулыбался: -Так бы сразу и сказали!"1. Эпизод, сохранившийся в памяти известного в недавнем прошлом пермского политика, происходил в первой половине 1970-х. В целом ситуация выглядела достаточно типично. Многие часто попадают в ловушку спонтанной трансляции собственного опыта на иную социальную среду. Между тем, применительно к исторической ситуации, этот случай указывает на нечто большее. В кратком диалоге обнаруживаются две различные системы структурирования городской среды. Первая маркировала город посредством символов власти, вторая - потребления. Интересно, что в приведенном эпизоде ресторан оказывается более значимым и универсальным маркером городского пространства в сравнении с административным зданием. Такое понимание города, впрочем, было для того времени сравнительно новым. Всего за 15-20 лет до этого власть занимала совсем иные позиции в символике городского пространства. В течение 1960-х облик Перми подвергся существенной трансформации. Одним из итогов этого процесса стала частичная девальвация символов власти в городской среде. Главными же ориентирами для рядового горожанина стали символы потребления, такие как магазины, рестораны или кинотеатры. Попытаемся разобраться в причинах этого явления. В этой связи представляется оправданным и продуктивным воспользоваться категорией социальное пространство. По мнению П. Бурдье, физическое пространство представляет своеобразную метафору пространства социального. "Иначе говоря, физическое пространство есть социальная конструкция и проекция социального пространства, социальная структура в объективированном состоянии". Социальное пространство проявляет себя в возникновении пространственных оппозиций, отделяемых друг от друга посредством депортации людей2. Объективация физическим пространством пространства социального приводит к тому, что вещный мир наделяется уже такими социальными категориями, как деление, восприятие и оценивание, а следовательно, становится ментальной структурой. Присвоение же пространства есть не что иное, как символическое осуществление и утверждение власти3. Таким образом, применение концепта социального пространства можно представить как парадигму исследования. Эта парадигма позволяет через анализ пространственных структур, наделенных различным качеством и символикой распознать социальную структуру. В нашем случае это означает, что рассмотрение социального пространства Перми является для нас не самоцелью, а инструментом, необходимым для реконструкции исторического своеобразия прошлого.
             Индустриализация 1930-х и эвакуация промышленных предприятий во время войны резко расширили административную черту города, вытянув его в "ленточную" застройку на десятки километров вдоль Камы4. Экстенсивное расширение города привело к тому, что основными структурными единицами городского пространства стали рабочие поселки. Эти локальные зоны проживания концентрировались в виде островков вокруг промышленных предприятий, превращая областной центр в агломерацию рабочих поселков.
             Взаимосвязь между жилыми комплексами была слабой. Единственным общественным транспортом в то время был трамвай, который был ненадежным подспорьем для пространственной мобильности жителей Молотова5. Дезинтеграция городского пространства дополнялось и неразвитостью таких элементов городского образа жизни как водопровод и канализация. В 1953 г. в г. Молотове только 20% жилого фонда было оборудовано водопроводом, 18% канализацией, 5% - центральным отоплением6. Не лучшим образом обстояли дела и с канализацией7.
             Таким образом, Молотов как город был скорее бюрократическим пространством. За исключением административного подчинения общему центру чрезвычайно трудно обнаружить те скрепы, которые позволяют считать социальное пространство начала 1950-х единым.
             Каждый большой район имел схожий набор пространственных характеристик, точнее - схожие тенденции структурирования. Во-первых, это - наличие некоего культурного, а значит - властно-административного центра. В традициях того времени подобным кварталам старались придать черты "большого стиля" - "сталинского ампира". Кварталы "сталинок" хоть и были предметом гордости, но не определяли пространственную повседневность большинства жителей г. Молотова. Их сфера рутинных взаимодействий протекала в зонах частной застройки и бараков. Рутинные ежедневные действия горожанина, проживающего на частной квартире мало отличались от сельского быта. Пространство барака в контексте урбанизации было маргинальным. Разрушая традиционный сельский уклад, барак не был способен выполнять функцию формирования новой городской культуры. В его пространстве не было и намека на приватную жизнь. Таким образом, повседневность горожанина 1950-х годов определялась малым, относительно замкнутым миром рабочего поселка, в котором жизнь индивида была прозрачна для окружающих и для власти.
             Описанная выше среда обитания придавала каменным зданиям особый символический смысл. За редким исключением подобные постройки представляли собой либо административные здания, либо место проживания городской партийной номенклатуры. Иными словами, каменное здание, редкое в системе основной застройки было символическим выражением власти и ее ресурсов. Распределение власти в социальном пространстве рабочих поселков напоминало дихотомию средневекового города, выражаемого схемой: замок - город или детинец - посад. Заметим, что здания власти не просто выделялись аналогично средневековому замку среди окружающей деревянной постройки. Проживающие и работающие в них люди не были анонимными персонажами в малом мире рабочего поселка. Местонахождение квартиры или места работы того или иного начальника было хорошо известно для окружающих.
             Социальное пространство, напомню, есть проекция социальной структуры на пространство физическое. В отношении структуры рабочего поселка это проявлялось достаточно четко. Организованное по сословному принципу, общество времен "развитого сталинизма", четко дифференцировалось по месту и условиям проживания. Директор завода, главный инженер, реже - ученый, т.е. лица представляющие региональную номенклатуру проживали в отдельной квартире каменного благоустроенного дома. Его пространственный антипод - барак являлся местом проживания пролетариев, недавних мигрантов из сельской местности. Между ними присутствовал и средний уровень - частные дома, обитатели которых могли быть служащими, рабочими, низшим звеном партаппарата, иными словами - людьми, находившимися на большей или меньшей дистанции от мира барака, но не получившие счастливый билет в VIP-зону.
             Географически и функционально рабочий поселок возникал как придаток к тому или иному заводу. Это в сочетании с локальностью микрорайонов приводило к тому, что иерархия предприятия достаточно четко проецировалась на внутреннюю социальную стратификацию рабочего поселка. При таких условиях возможность для смены социальных ролей, характерных для городской культуры была минимальной. Это явление наблюдается и сейчас в малых городах с одним градообразующим предприятием. Между тем, заводская, а значит, и поселковая иерархия той эпохи была принципиально иной. Уральская промышленность по своей форме во многом напоминала посессионную мануфактуру XVIII в8. На предприятиях сохранял силу указ от 26 июня 1940 г., запрещавший самовольный переход рабочих с одного предприятия на другое. Крепостное право в отношении рабочих выражалось не только в этом. Рабочие, лишенные какого-либо института, являвшегося противовесом воле начальства, вынуждены были подчиняться неограниченной власти дирекции завода. Власть администрации предприятия не ограничивалась незаконным увеличением рабочего дня до 14 - 16 часов или увольнениями, противоречащих трудовому законодательству. Директор завода самостоятельно наказывал рабочих, действия которых попадали под уголовную статью9. Таким образом, в социальном пространстве рабочего поселка директор функционально был близок барину, который был волен заставить в два раза дольше работать, устроить на работу или выгнать с нее (а значит - дать жилье и отобрать его) и наказать вместо милиции.
             Тотальная власть заводского начальства над подчиненными становилась, однако, все более зыбкой. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что при сохранении и усилении жесткости руководства, система, чем дальше - тем больше теряла свою эффективность. В 1952 г. 44% промышленных предприятий Молотовской области не выполнили плановых заданий по валовой продукции. Случаи самовольных уходов с предприятий становятся настолько массовыми, что милиция зачастую не обращает на них внимания10. Смерть вождя в 1953 г. и начавшаяся десталинизация, резко усилила указанные процессы. Власть уже не могла не замечать огромного количества социальных проблем. Начавшийся демонтаж сталинской системы в промышленном секторе экономики выразился в попытках ограничения всевластия директоров предприятий, в первую очередь - в попытках добиться от них соблюдения КЗоТа. В Молотове, впрочем, инерция сталинского стиля сохранялась вплоть до 1956 г., когда городская прокуратура стала более жестко реагировать на сохранявшуюся практику увеличения рабочего дня и незаконных увольнений. Под удар попало, прежде всего, руководство заводов им. Сталина и им. Калинина11. Логическим завершением демонтажа старых методов управления на предприятиях стала отмена крепостного закона 1940 г., состоявшаяся в том же 1956 г. Таким образом, рабочий поселок как главная структурная единица социального пространства утрачивает юридический стержень местной, точнее - поместной "вертикали власти".
             Отмена крепостного права на предприятиях была важным, но не единственным фактором изменения места власти в социальном пространстве. Речь идет о массовом строительстве типового жилья и развитии инфраструктуры. Отдельная квартира коренным образом изменяла структуры повседневности жителей Перми. Появились условия для формирования приватной сферы, а значит - возможности для ухода населения от государственного и публичного контроля. Заметим, что эта тенденция распространялась не только на пролетариев и мелких служащих, но и на начальство. Последнее, теряя непосредственный контроль за своими работниками само получало право на приватность. Квартира начальника переставала быть продолжением рабочего кабинета. Наметившейся дифференциации хозяйственной и семейной жизни способствовало и появление в 1960-е общественного транспорта в современном значении этого слова12.
             Доступность отдельной квартиры создавала новые ориентиры благополучия и уровня жизни для горожан. Жилье в отдельно взятой благоустроенной квартире все в большей степени становилось нормой. Строительство типового жилья целиком и полностью укладывалось в эгалитаристские тенденции политики того времени. Обдуманно или нет, но власть наносила серьезный удар по сословной структуре организации общества. Прежде общественное устройство выражалась напрямую посредством пространства, объективируясь в символы власти. В 1960-е традиционная символика претерпевает значительную эрозию. Благоустроенная квартира перестает быть символом принадлежности к высшему обществу. Отныне рядовой пролетарий и служащий могли получать набор услуг, которым номенклатура пользовалась уже не один десяток лет. Очевидно, что речь шла не об исчезновении неравенства. Изменилась шкала потребления. Вместо квартиры в каменном доме, сейчас в большей степени о социальном успехе человека сигнализировала "начинка" жилья или автомобиль под окнами. Новый уровень потребления, ориентированный на пространство моды, уже не был столь жестко привязан к властным ресурсам.
             В 1950-е гг. в Перми начинает появляться каменные здания иного, чем прежде назначения. Большой каменный дом может быть отныне не только административным или жильем начальства, но и магазином - универмагом, или широкоформатным кинотеатром.
             Подведем итоги. Трансформация городской среды в 1960-е качественно изменило социальное пространство. Определяющими тенденциями на последующие десятилетия становятся девальвация политических маркеров городского пространства. Их место все в большей степени занимают маркеры потребления. Квартира начальника в позднюю советскую эпоху маскируется среди анонимных пяти-, позже - девятиэтажек. Новые же административные здания, такие как Дом Советов являли собой анонимную функциональность. До 1990-х годов выражение власти посредством архитектуры утратило свою актуальность.


Примечания:
1.Сапиро Е. Стриптиз с юмором. ИД "Компаньон". Пермь 2002. С. 323
2.Во избежание недоразумений здесь стоит отметить, что слово французское deportation в переводе на русский означает перемещение и не имеет той смысловой нагрузки, которую приобрел термин депортация в отечественной истории сталинского периода.
3.См.: Бурдье П. Начала. M.: Socio-Logos. 1994. С. 181-207.
4.См.: Киселев А.Б. Архитектурный облик города // Пермь от основания до наших дней. Исторические очерки. Пермь. 2000.С.294.
5.При общей протяженности путей в 48,2 километра трамвай ходил крайне редко: средний интервал движения в сутки был равен 1 часу . Кроме того, трамвай имел обыкновение часто ломаться и сходить с рельсов. Так, в 1953 г. не реже чем раз в три дня трамваи сходили с путей, а 29,4% выпущенных на линию трамваев, вынуждены были вернуться в депо на ремонт. Вагоны были переполнены изнутри и снаружи. Передвижение на подножке, "колбасе" и крыше вагонов было основной причиной частых несчастных случаев. В 1953 г. подобные случаи случались приблизительно раз в неделю. См.: Технико-эксплуатационные показатели работы Молотовского трамвая за 1950 г.// ГАПО. Ф. р-1026. Оп.1.Д.112. (срочные донесения). Л. 30.; Годовой отчет Управления Молотовского трамвая по основной деятельности за 1953 год и материалы к нему.// ГАПО. Ф. р-1026. Оп.1.Д.231. Л. 16.
6.См. Лейбович О.Л. Реформа и модернизация в 1953-1964 гг. Пермь. 1993. С. 65.
7.См. Бушмаков А.В. Городская инфраструктура Перми в первой половине ХХ века / Городские миры: опыт гуманитарного исследования. Пермь. 2006. С.108-111.
8.Опыт российских модернизаций XVIII-XX века. М. 2000. С. 189.
9.О нарушениях трудового законодательства см.: там же или см: Представления Прокурора г. Молотова "О серьезных недостатках в нарушении трудового законодательства на предприятиях оборонной промышленности" и "О состоянии преступности среди н/л и детской беспризорности и безнадзорности". // ГАПО. Ф. р-1365. Оп.2с.Д.281. Л. 1-4.
10.См.: Опыт российских модернизаций XVIII-XX века… С. 178.
11.См: Представления Прокурора г. Молотова "О серьезных недостатках в нарушении трудового законодательства на предприятиях оборонной промышленности" и "О состоянии преступности среди н/л и детской беспризорности и безнадзорности". // ГАПО. Ф. р-1365. Оп.2с.Д.281. Л. 1-4.
12.К началу 1970-х в Перми действовало уже 39 автобусных, 13 трамвайных и 7 троллейбусных маршрутов. Их общая протяженность составляла 570 км, причем около 400 приходилось на долю автомобиля. См.:Тиунов В.Ф., Трофимов Н.Н., Мухин С.Г. Пермь индустриальная. Пермь. 1973.С. 12.