Лейбович О.Л.


Паттерны политического поведения: структурный анализ

             Паттерн политического поведения, или в иной редакции - политический паттерн - нуждается в дополнительной интерпретации прежде, чем это понятие можно будет продуктивно использовать для анализа политической реальности. Содержание политического паттерна включает в себя шаблоны группового и индивидуального поведения в публичной сфере, в сети отношений, выстроенных властными институтами.
             Политический паттерн описывает исполнение социальными группами и /или/ индивидами предписанных политическими институциями: законодательством, иными властными директивами, обычаями - политических ролей1.
             Для того, чтобы выделить область применения указанного понятия, представляется необходимым структурировать его денотат. Сделать это представляется целесообразным в двух проекциях, которые условно можно назвать динамичной и статичной.
             Динамическая структура политического паттерна состоит из трех основных элементов: источника его формирования, механизма трансляции (с элементами обратной связи, или без них) и, наконец, поведенческих актов, в которых воспроизводятся установленные образцы.
             Статичная структура политического паттерна складывается из иных компонентов: политического акта, его символического наполнения, вербального и (или) невербального выражения.
             Поскольку в обоих случаях речь идет об одном и том же явлении, то исходные различия между двумя структурами являются условными, предназначенными сугубо для аналитических целей.
             Изучение политических паттернов возможно только в контексте реального пространственно-временного континуума. В данном случае единицей анализа является поздняя сталинская эпоха - 1946 - 1953 г.г. Выбор этого исторического этапа не случаен. Именно тогда, по мнению автора, социалистическое общество переживало момент своего наивысшего развития, время обретения собственной идентичности в ее политическом, экономическом и символическом воплощениях2. В таком случае предшествующую эпоху можно определить как эпоху социалистической институализации, а последующую как эпоху социалистической дезинституализации. Если придерживаться такой позиции, тогда советский политический паттерн эпохи полного сталинизма может быть рассмотрен как эталонный феномен для всей советской действительности и, стало быть, как доминирующий элемент политической традиции для России постсоветской.
             Источником советского политического паттерна сталинской эпохи был властный текст, составленный из нескольких фрагментов разной степени авторитетности. После 1938 года самым большим удельным весом обладал "Краткий курс истории ВКП(б)", объявленный главным сталинским посланием к советскому народу. Другие его тексты, опубликованные в "Вопросах ленинизма", в сборниках приказов Верховного Главнокомандующего, или в газете "Правда" вместе с "Кратким курсом" составляли большой канон. Правом на интерпретацию политической ситуации владел вождь, названный в одном из обращений к нему "источником силы и власти, справедливым раздавателем непреложных приказов"3 Сталин определял, какой из его трудов (и цитат из них) в текущий момент является самым правильным, а какие представляют только исторический интерес. Передовицы "Правды" исполняли роль катехизиса, в доступной и понятной форме доводящей до читателей предписания на день сегодняшний. Творения советских писателей, апробированные специальной комиссией и отмеченные сталинскими премиями, повторяли те же указания, но рассчитанные на более длительный срок, иначе говоря, очерчивали горизонты политического мира, расцвечивали и очеловечивали его стабильные учреждения, формировали достойные образцы для подражания.
             Инструментом для передачи населению эталонов политического поведения был все тот же опубликованный текст, переложенный на язык букваря, лозунга, детской книжки - раскраски, на оперное либретто, песенные куплеты, кинодиалоги, наконец, на язык живописи. Текст звучал громким и нечетким словом из раструбов репродуктора - черной тарелки, обозначавшей центр обжитого пространства, он говорил голосом учительницы, комсомольского и партийного вожака, или агитатора. Главным приемом было повторение с некоторыми элементами аранжировки, иначе говоря, с вариациями, продиктованными жанрами социалистического реализма, хотя индивидуальные интерпретации отнюдь не поощрялись. Существовал термин "отсебятина", клеймивший интеллектуальное высокомерие отдельного лица, осмелившегося предложить что-то свое в передаваемый властный текст. В памяти обществоведов сохранилась легенда: преподаватель, подвергнутый проверке, скомпилировал текст лекции из передовиц газеты "Правда" за последнюю неделю. Каждый фрагмент, величиною не менее абзаца, был на полях помечен ссылкой на соответствующую газету. И то посетители из горкома обнаружили в лекции крамолу. Текст все равно признали начетническим, а интонацию - беспартийной. Эффективность передачи образцов политического поведения проверялась совпадением слов, использованием устойчивых лексических единиц и характером их звучания у реципиентов. В одном из партийных документов 1953 г. удалось обнаружить донос на медицинского работника, который иронически растягивал слова, прочитывая вслух текст официального сообщения.
             Политический акт отождествлялся с обязательным участием в политическом ритуале: праздничном, или будничном. Ритуал мог быть безмолвным - шествие со знаменами и портретами по установленным улицам в установленное время, или вербальным - речь на митинге по заготовленному и апробированному инстанцией тексту, или на собрании - здесь позволялась импровизация. Политический ритуал, и это следует особо подчеркнуть, сопровождал все без исключения публичные действия: посевную и уборочную кампании на селе, производственные практики в городе, боевую работу на фронте и посещение кинотеатров, большие застолья в семье, свадьбы и похороны.
             Трансляция "эталон - политический акт" совершалась в двух режимах - повседневном и чрезвычайном. Повседневный режим осуществлялся партийными органами пропаганды и агитации по установленным правилам. Второй, именуемый на военный лад, политической кампанией, был реализуем всеми властными структурами. В ходе политической кампании отменялись на время установленные ранее ограничения и запреты, выворачивались наизнанку правила, возникала ситуация архаичного праздника, сопровождаемого ритуальными жертвоприношениями. Праздник, прерывавший правильный ход передачи политических образцов, заканчивался обновлением исходного текста.
             Если же рассматривать политический паттерн как устойчивую конструкцию публичного поведения, то здесь заслуживают внимание его составные компоненты, прежде всего, сам политический акт. Обратившись к политическим практикам поздней сталинской эпохи, испытываешь сомнение, как их отделить от других публичных практик: коллективного труда, образовательных действий, хозяйственного управления. Казалось бы, такая процедура производится легко. Политика - это выборы, участие в партийной жизни, или в общественной дискуссии на политические темы. Легкость эта обманчива; стоит только приблизиться к этим событиям на дистанцию, позволяющую замечать детали, то убеждаешься в том, что назначение избирательной кампании - повысить производительность труда в промышленности, кандидат в депутаты - передовик производства, или капитан индустрии; политическая тематика партийных собраний переплетается с обсуждением нравственных аспектов поведения участвующих в них или посторонних лиц; дискуссия на научные темы приобретает политический смысл. Вопросы языкознания становятся политической темой №1. В то же время любые оценки властных мероприятий, кроме безусловно одобрительных, являются запретными. Критическое обсуждение политических вопросов, производимое в тесном родственном, или товарищеском кругу, рассматривается как уголовное преступление. Мы видим, что, во-первых, политическое присутствует во всех сегментах повседневности и, во-вторых, лишено собственной сферы. Причем, именно власть, прикоснувшись к любому человеческому поступку декретом ли, постановлением, устным ли указанием, не только превращает таковой в политический акт, но и размещает его в сети политических же координат с четкими указаниями "хорошо" - "плохо".
             Итак, в паттерне сталинской эпохе политическим актом является любой публичный поступок, если он прямо или косвенно может быть соотнесен с институализированной, или спонтанной властной волей.
             В такой ситуации главным в публичном акте, будь-то тост на свадьбе, или стояние в хлебной очереди,является его смысловая наполненность, или то значение, которым наделяет этот поступок - вербально, или невербально - участники его и наблюдатели. Соответствовать политическому паттерну в хлебной очереди, например, значило, или стоять в ней тихо, скромно, после рабочего дня, читая свежую газету, или пресекать "нездоровые разговоры" отдельных несознательных граждан. Участник научной дискуссии по тем же вопросам языкознания, если намеревался вести себя правильно, обязан был проработать работу Сталина, повторить его основные тезисы в своем выступлении, подвергнуть себя самокритике, но также и принципиальной критике тех ученых, которые в каких-то пунктах расходятся с тезисами вождя.
             Демонстрация преданности власти образует символическую наполненность паттерна; проявление автономности свидетельствует об отчуждении, даже о противостоянии власти в той же степени, как и пользование иным, отличным от газетного, языком.
             Газетный язык поздней сталинской эпохи прост, груб, пафосен, дидактичен и односложен, как и язык его создателя. Партийные публицисты 40-х годов упражняются в опасной игре, копируют сталинский слог4. Уметь писать на сталинском языке привилегия газетных работников. Говорящее большинство обязано в публичных собраниях повторять санкционированные формулировки, правильные номинации, соблюдать порядок здравиц и этикет обличительных речей и находить при этом правильную интонацию. Если выступление обязательно, отказываться от него, значит, ставить себя в положение "сомнительного человека". Слово весит больше, чем дело, поскольку оно исходит с самых вершин власти.
             Бытование такого политического паттерна возможно лишь в герметической ситуации, в которой частное пространство индивида сведено к минимуму естественных отправлений, доступ к иным образчикам публичного поведения воспрещен, поведение обывателя находится под неусыпным контролем, сам же обыватель принимает сложившийся общественный быт за естественное состояние, более того, готов идентифицировать себя с мифологизированным миром дарованной вождем счастливой, зажиточной и свободной жизни, омраченной лишь "отдельными недостатками" и "происками враждебных сил". Как только герметичность социального пространства нарушается, политический паттерн вступает в полосу разложения.


Примечания:
1.1956/1956: незамеченный термидор. Пермь, 2007. с.10-11.
2.Модернизация/ Лейбович О. Реформа и модернизация 1953 - 1964 гг. Пермь,1993.
3.Бенсман/ Бенсман Н. - Сталину И.В. 7 01.1947// "Дорогой наш товарищ Сталин!"... и другие товарищи. М.:Звенья,2001.
4.Кимерлинг / Кимерлинг А. Лейбович О. Письмо товарищу Сталину. Пермь,1998





Лейбович Олег Леонидович
д.и.н., профессор, заведующий кафедрой культурологии
Пермского Государственного Технического Университета
Электронный адрес: oleg.leibov@gmail.com