Лейбович О.Л.

Публичные презентации карательных органов в эпоху большого террора

В 1937 – 1938 гг. баланс сил властных инстанций на местах изменился в пользу территориальных органов НКВД. Они явочным порядком взяли на себя распорядительные и в особенности контрольные функции в районном звене управленческой вертикали, превратив партийные комитеты либо в сугубо декоративные учреждения, либо в функциональные придатки карательной машины. В современных документах содержатся многочисленные свидетельства новых практик. Начальник горотдела председательствует на заседаниях партийных бюро и районных пленумов, лично формулирует решения партийных инстанций, запрещает своим подчиненным вступать в деловой контакт с партийными работниками, иной раз берет на себя по совместительству функции секретаря райкома, без его согласия партийные выдвиженцы не могут занять номенклатурные должности и пр. В свою очередь новое районное начальство полностью отказывается от партийного контроля над деятельностью отделов НКВД, не запрашивает информации о текущей работе, более того, отказывается от защитных функций по отношению к собственным кадрам, по первому требованию выдавая их на расправу всемогущим органам. По партийным каналам дублируются директивы, исходящие от наркомата внутренних дел. Во второй половине 1937 г. городские и районные комитеты главным образом требуют от первичных партийных организаций разоблачения врагов народа. Может быть, ярче всего характеризует новое соотношение сил на местах отказ территориальных партийных комитетов принимать жалобы на начальственный произвол и неправильные методы работы от сотрудников НКВД. Такое обращение в партийные инстанции расценивается руководством НКВД как предательство. И местные партийные секретари, зная, или догадываясь об этом, не только не принимают заявлений, но тут же информируют соответствующих начальниках о факте измены.

На партийном языке последующей эпохи такая ситуация на местах описывалась как попытка политических авантюристов поставить органы НКВД над партией. Эта формулировка, впервые оглашенная в 1953 г., была, мягко скажем, не точна. Чиновники ведомства внутренних дел менее всего напоминали авантюристов, тем более, политических. Они были старательными исполнителями, руководствовавшимися как карьерными соображениями, так и чувством страха. Принадлежность к аппарату НКВД не спасала от репрессий, как и принадлежность к аппарату ВКП(б). Вряд ли новое соотношение сил на местах, впрочем, как и в центральных ведомствах, было продуктом свободного волеизъявления союзного руководства наркомвнудела; скорее, имели место спонтанные последствия массового террора. Партийные новобранцы, выдернутые начальственной рукой из задних рядов актива, не обладали ни авторитетом, ни опытом управленческой работы, ни уверенностью в собственных силах. Они были изначально дезориентированы и крайне напуганы падением прежних вождей. С другой стороны, выкорчевывание вражеских гнезд, ставшее едва ли не лозунгом долгого дня после принятия конституции, естественно, выдвигало на первый план ведомство, занятое этим самым важным делом. Так, в прошлую эпоху всеми привилегиями пользовались учреждения другого союзного наркомата – заводы и стройки Наркомтяжпрома. В 1937 – 1938 гг. районные и городские отделы НКВД, действительно, заняли доминирующее положение по отношению к соответствующим партийным комитетам. Иное дело, что их новые позиции не были институализированы; прежние нормативы властных отправлений, хотя и не действовали, но сохраняли свою полную легитимность. Только в этом смысле можно назвать попыткой временные политические завоевания карательного ведомства.

Все эти события происходили за кулисами, в недрах аппарата, окруженные завесой таинственности. Публика вряд ли могла знать, в каком кабинете – первого секретаря или начальника райотдела – редактируются в окончательном виде партийные решения; как поменялись векторы служебной переписки, кто теперь верховодит на закрытых совещаниях. Скорее всего, эти колебания номенклатурных весов не стали и предметом широкого интереса. Население жило другими проблемами: долгие хлебные очереди, пустые полки в магазинах с мануфактурой, задержки с выплатой заработной платы, беспорядочное отключение электроэнергии, наконец. Об этом говорили в курилках и бараках, писали в газеты, жаловались по начальству.

Тем не менее, перемены не остались незамеченными. Печать на все лады воспевала ежовское ведомство. О героях чекистах говорили на митингах и в собраниях. Успехи НКВД были предъявлены публике на открытых показательных процессах. Ведомство, ранее действовавшее в тиши тайных канцелярий, допросных боксов, на конспиративных квартирах, волею высшей власти было выведено на авансцену политической жизни. Областные шефы НКВД в декабре 1937 г. поголовно вошли в состав знатных советских людей – так в ту эпоху называли полярников, стахановцев, героев-летчиков, ставших депутатами Верховного Совета СССР. Правда, в этом положении они не обрели ни личной неприкосновенности, ни доступа к реальным рычагам большой политики. И сам статус знатного советского человека был скорее поэтической метафорой, прикрывавшей весомые материальные привилегии, нежели социальным институтом. При изменении политической конъюнктуры, или в случае неудачного исхода аппаратных игр вчерашний знатный человек мог стать просто большим человеком, открытым для критики, или превратиться из слуги народа в его заклятого врага.

Теплые слова в адрес «органа бдительности во всесоюзном масштабе», произнесенные Сталиным на приеме депутатов ВС СССР в январе 1938 г. («чекистов у нас имеется десятки тысяч героев, и они ведут свою скромную полезную работу. За чекистов малых, средних и больших»), так и не были тогда опубликованы.

В маленьких поселках, из которых тогда состояли уральские города, невозможно было скрыть ни массовых арестов, ни резко возросшего благосостояния маленьких чиновников наркомвнудела: наручные часы, добротные пальто, хорошие хромовые сапоги. Что-то распределялось начальством в порядке поощрения, что-то просто изымали у арестованных и надевали на себя, не слишком задумываясь о последствиях. Случайные прохожие узнавали вещи, имевшие ранее других хозяев. В документах того времени сохранился сюжет о кожаном портфеле иностранного производства, изъятом оперативниками при аресте и взятом ими в коллективное пользование. Сотрудник, отправляющийся в командировку в областной центр, брал его с собой для солидности.

Рядовые сотрудники НКВД – среди них было много новичков, только что призванных в органы в порядке комсомольских и партийных мобилизаций – предъявляли свой высокий статус, как правило, простыми, незамысловатыми средствами. Кроме перечисленных аксессуаров высокого экономического статуса, они выделялись из толпы своим мундиром, указывающим на принадлежность к особому боевому ордену, или, как говорилось в одном из партийных документов, «к карающей руке советского народа». Современники часто вспоминали и развязность в поведении, характерную для новоиспеченных чекистов, упивающихся своей безнаказанностью и в бытовых конфликтах с соседями и при отправлении служебных обязанностей. Так, полупьяный милицейский чин как-то разогнал ночную хлебную очередь выстрелами из пистолета.

Все эти презентации высокого социального положения относились к традиционалистским и спонтанным практикам, имеющим выраженное досоветское происхождение. Разгулявшийся добрый молодец, песенный ухарь-купец, щеголяющий на ярмарке кумачовой рубашкой, часами с цепочкой и лаковыми сапожками – вот тот образец, по которому вольно или невольно выстраивали свое поведение молодые люди, ставшие в одночасье сотрудниками грозных органов. «Сами себе бригадиры. Сами председатели. Никого не уважаем: ни отца, ни матери», кроме, естественно, собственного начальства. Командиры, сквозь пальцы глядящие на шалости своих подчиненных с вымороченным имуществом, пьянство на рабочем месте и скандалы с соседями, тут же превращались в грозных вершителей судеб, если замечали недостаток рвения в служебных делах. Тут в ход шли угрозы - арестовать, «выставить на тройку», начальственные разносы едва ли без мордобития. «Начальник горотдела был зверь, настоящий террорист, он арестовал несколько сотрудников», - так вспоминал спустя десятилетия о своем бывшем шефе один из оперативников. Вызывающее поведение на людях рядовых сотрудников НКВД было одновременно и своеобразным компенсатором их униженного положения в составе аппарата.

Таким образом, привилегированное положение органов на местах манифестировалось двумя основными способами – бюрократическим и бытовым. Первый предполагал иное символическое оформление властных процедур. Начальник НКВД, на деле руководивший всеми районными учреждениями – и советскими и партийными, председательствовал на пленумах и собирал бюро в собственном кабинете, куда явочным путем и переместился командный пункт в районе. Чекистские методы приобрели статус образцовых для проведения партийной и хозяйственной работы. Областная пресса, публиковавшая отчеты о партийных конференциях, обильней всех цитировала выступления руководителей НКВД. Второй способ касался специфических форм бытового поведения, демонстрировавшихся сотрудниками карательного ведомства, в том числе при помощи предметов престижного потребления – кроме упомянутых наручных и карманных металлических часов, в документах чаще всего упоминаются патефоны, но так же исходящим от них и отмечаемым современниками духом сытости и своеволия. Общей чертой, объединяющей все эти манифестации, была их нелегитимность.

Не удается обнаружить ни одного документа, предписывающего секретарю райкома проводить заседания бюро в помещении райотдела, передавать председательские полномочия на пленумах местному начальнику НКВД, или советоваться с ним при постановке хозяйственных задач. Никто не разрешал энкаведешникам присваивать конфискаты, или пить на работе.

Политические презентации привилегированного положения местных органов НКВД не получили институционального признания. Они сошли на нет вместе с эпохой террора. Преемники и наследники ежовских орлов вернулись к практикам предшествующего 1937 г. периода, - практикам, заимствованным из партийной традиции – большевистской скромности, дисциплинированности и признания руководящей роли партийных инстанций.

Лейбович Олег Леонидович – доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой культурологии Пермского государственного технического университета. leib@perm.raid.ru