А.А. Мальцев
Конструирование наблюдателя
О войне смыслов
…Становится очевидной природа
смысла: смысл – это воплощенная сила, стремящаяся подчинить себе другие силы,
другие смыслы и другие языки.
Р. Барт «S/Z»
Речь пойдет
о войне смыслов.
Единство и
смысловая непротиворечивость
символического универсума обеспечивает единство, интеграцию и
стабильность общества. Со времен Эмиля Дюркгейма это утверждение практически не
вызывает возражений. Как происходит конструирование смыслового единства
символического универсума?
В
традиционном обществе семантические затраты на самоописание общества, то есть
затраты на конструирование смыслового универсума, ничтожны. Чем сложнее
общественная организация, тем более растут расходы на организацию и поддержание
единого смыслового пространства общественной жизни. Modernity period заявляет о
себе тем, что в условиях специализации, спецификации различных сфер и процессов
каждая сфера или функциональная система начинает ориентироваться на собственные
цели, стремится обустроить окружающее пространство таким образом, чтобы данные
цели были приоритетными и могли достигаться с наименьшими затратами. «Историческое
различие между «тогда» и «ныне» состоит, скорее в том, что с переходом к
общественной дифференциации, изначально ориентированной на функции, от возможности
бесконкурентной репрезентации общества в обществе, безусловно, приходится
отказаться. Ни одна из функциональных систем не может востребовать для себя эту
позицию; каждая изготовляет свое собственное описание общества с точки зрения
того, что именно ее функция имеет в нем примат; но ни одна из них не способна навязать
это описание другим функциональным системам, ибо слишком различны для этого их
конкретные ситуации»[1].
Соответственно,
значительно возрастает потребность в экспертах по определению реальности,
специалистах по наделению смыслом. Образуется большое количество институтов и
институций, основная специализация которых – создавать, конструировать
определенные образы общества, обозначать, называть, описывать общественную
жизнь, то есть создавать беспроблематичную смысловую картину мира и общества.
Борьба за
смысловое определение реальности – это не просто борьба политических идеологий.
Борьба за право называть – это борьба за реальную (а не фиктивную,
недолговечную, построенную только на насилии) власть. Чем более естественной,
вечной, обыденной, рутинной считается определенная норма, форма поведения, тем
сильнее власть тех, кто существование этих норм обеспечивает. Все установления,
правила, институции данного общества имеют объективный, естественный, природный
характер. У каждой вещи, каждого действия есть свой однозначный, строго определенный,
неизменяемый смысл. «Вещь есть то, чем её называют, и она не может быть названа
как-нибудь еще»[2]. Воспользуемся замечанием К. Маркса:
«Например, этот человек король лишь потому, что другие люди относятся к нему
как подданные. Между тем они думают, что наоборот, что они – подданные потому,
что он король»[3].
В обществе
бесконкурентной репрезентации символический универсум охватывает весь обозреваемый
мир, определяет значение, смысл, назначение каждой вещи, каждого действия. Чем
больше вещей, предметов, людей, форм поведения охватывает символический универсум,
тем больше его сила и влияние: «Сила смысла зависит от его систематизированности:
самым сильным является тот смысл, который, путем систематизации, оказывается
способен охватить наибольшее число элементов, создать впечатление, будто он покрывает
весь мыслимый мир: именно так обстоит дело с большими идеологическими
системами, которые борются друг с другом, обмениваясь смысловыми ударами»[4].
В обществе
бесконкурентной репрезентации специалист по определению реальности включен в
систему знаний об обществе и, соответственно, естественным образом, включен в
структуру общества. Жрец бога включен в картину мира с божеством во главе и в
структуру общества как «голос бога» и т.п. «Естественный» порядок поддерживает
легитимность и достоверность высказываний о мире специалиста по определению
реальности. Только в случае социальных или природных катаклизмов появлялся эксперт
по наделению смыслом (пророк, религиозный гений и т.п.) достоверность
высказываний и предсказаний которого обеспечивается его «отчужденностью» от
данного сообщества.
Ситуация
меняется когда появляется «недоброжелательный» наблюдатель.
Появление
«недоброжелательного» наблюдателя знаменует начало борьбы между различными способами
репрезентации общества. Каждый участник этой борьбы должен обосновать свою позицию
как объективную и действительно истинную. Каждый участник борьбы за смысловое
определение общественной реальности (будь это доброжелательный эксперт по
наделению смыслом или недоброжелательный наблюдатель) вынужден встать на
позиции наблюдателя, подтверждать различными способами аутентичность собственного
знания об обществе. «Доброжелательному» наблюдателю от «естественной»
включенности в структуру общества и структуру знаний об обществе приходится
отказаться. Он также вынужден демонстрировать собственную независимость от интересов
индивидов, социальных групп и, прежде всего, своих собственных. Начинается процесс
конструирования наблюдателя.
О конструировании наблюдателя
…Наблюдающий немыслим без
наблюдаемого, который сам становится наблюдающим, если является предметом
чьего-либо наблюдения…
Ф. Дюрренматт
«Поручение, или О наблюдении за наблюдающими за наблюдателями»
В данном
случае, использование термина «наблюдатель» не предполагает «наблюдения» в качестве
свойства коммуникаций, в процессе которых создаются различения и смыслы (как
это можно увидеть у Никласа Лумана). Скорее речь идет о социальном и культурном
артефакте, который был создан в эпоху Modernity в ситуации, когда человек начал
примерять на себя «одежды Бога».
«Незаинтересованный
наблюдатель» (он же «специалист по наделению смыслом», «эксперт по определению
реальности» в терминологии Т. Лукмана и П. Бергера) обозревает имеющиеся в наличии
отношения между людьми, различного рода связи, взаимодействия между социальными
деятелями, и решает, как обозначить, как определить, структурировать людей и их
действия в обществе.
Соответственно,
необходимы социальные деятели, социальные группы, институции, социальные
объединения, которые могли бы с полным основанием присвоить, прикрепить,
«приклеить» себе символы «наблюдателя», представить себя (в своем внутреннем
воображении и для других людей) в качестве наблюдателя – беспристрастного и
объективного, полномочного и независимового.
«Наблюдение»
не значит простого пассивного созерцания – это противоречило бы самому «духу»
Modernity. Социальный деятель, облаченный в одежды «наблюдателя», активно
означивает, переозначивает, наделяет смыслом окружающие предметы, конструирует
«новые миры», участвует в создании различного рода «символических универсумов».
Новые миры, новые символические универсумы не появляются на пустом месте:
«Создание миров… всегда начинается с уже имеющихся миров; создание есть
переделка»[5].
С расширением зоны Modernity (во времени и пространстве) в распоряжении «наблюдателей»
поступает все больше «строительного материала» в виде знаков, символов, рассказов,
сюжетов из которых становится возможным конструировать новые и новые
идентичности (пускай, даже, подчас, под видом возвращения к старому). В
какой-то момент времени переозначивание, переписывание реальности становится
делом необычайно легким: «…К концу XIX века каким-то образом стало возможным
гораздо легче, чем когда-либо прежде, относиться к деятельности по
переописанию. Стало возможным жонглировать несколькими описаниями одного и того
же события, не задаваясь вопросом, какое же из них верное – рассматривать
переописание скорее как инструмент, а не как претензию на обладание обнаруженной
сущностью»[6].
Для того
чтобы предстать в качестве наблюдателя необходимо сконструировать дистанцию, подчеркнуть
дистанцию, обозначить дистанцию, то есть присвоить знаки и символы, указывающие
на то, что тот, кто берет на себя роль наблюдателя действительно не принадлежит
данному жизненному миру, является посторонним по отношению к нему, чем-то
чуждым, иным, с одной стороны, но более компетентным, квалифицированным,
знающим чем те кого он наблюдает. То есть наблюдатель должен находиться немного
в стороне (чтобы было лучше видеть) и немного выше (чтобы понимать, объяснять,
квалифицированно описывать, судить и т.д.). Дистанция и «необыкновенное» знание
делают наблюдателя полномочным и независимым экспертом:
А я сегодня
один - я человек-невидимка,
Я сажусь в
уголок.
И сижу,
словно в ложе, и очень похоже,
Что сейчас
будет третий звонок.
И мое
отчужденье назовем наблюденье[7].
Наблюдатель
должен быть исключен из существующих стратегий обмена – таким образом обеспечивается
дистанция, незаинтересованность и независимость суждений. Для того чтобы представить
себя наблюдателем необходимо научиться оперировать либо символами «отчуждения»,
либо символами «возвышения», либо демонстрировать отказ от вознаграждения, то
есть умело применять символику жертвенности.
Чтобы
ограничить «необычайное» знание от профанов, отделить посвященных от
приблудных, необходимо применение особого языка: «Именно стилистическая
«возвышенность» определяет и ранг того или иного дискурса и уважение, должное
ему по рангу»[8].
Придание особой языковой формы удерживает профанов на уважительной дистанции, защищает
высказывания о мире от «профанации», «тривиализации», «вульгаризации».
Существует соответствующая иерархия языков по степени «отчужденности» от
повседневной речевой практики. Границы между «возвышенным» и профанным
снимаются при помощи своеобразных рассказов «о просвещении народа», «воспитании
гражданина», «формировании классового сознания», «формировании национального
сознания» и прочее. При этом «сакральный» язык размывается, дробится, иерархизируется.
Начинается борьба за чистоту языка (чистоту идеи, чистоту метода и т.д.), появляются
«еретики» и «ортодоксы» и т.д.
Фридрих фон
Хайек отмечал, что применения математического языка в экономической теории при
обосновании макропроцессов создает иллюзию объективности экономического знания.
Ф. фон Хайек в соответствии со столетней традицией австрийской школы
математических формул в своих исследованиях не использовал.
Немаловажным
признаком «независимости» наблюдателя является наличие символов материальной и
социальной незаинтересованности («быть знаменитым некрасиво…»). Соответственно,
приветствуются символы жертвенного служения истине, творчеству, науке, искусству,
народу, нации, классу, государству и т.д. «Так же как аутентичность пророчества,
особенно пророчества о несчастии, подтверждается, согласно Веберу, тем, что
пророк не требует за свое искусство никакого вознаграждения, еретический разрыв
с господствующей артистической традицией обретает свой критерий аутентичности в
материальной незаинтересованности»[9].
Приобретенный, в результате инвестиций в символы жертвенности, символический
капитал автоматически переносится на высказывания «наблюдателя» о состоянии
общества, мира и т.д. Иногда «наблюдатель» может принимать вид «морального
героя» и «получает право» выносить соответствующие приговоры.
Далеко не
все аспекты конструирования «наблюдателя» были затронуты. Осталась в стороне
очень интересная и сложная тема самонаблюдения и построение нарратива
самоидентичности (термин Э. Гидденса). Жизнь (прошлая и будущая) становится
объектом наблюдения, означивания, переозначивания и т.д.
Мальцев Андрей Александрович – кандидат социологических наук, старший
преподаватель кафедры гуманитарных и социальных наук Пермского военного института
ВВ МВД России. E-mail: culture@pstu.ru