Кабацков А.Н.

Применение драматургической теории при изучении социальных процессов в постсоветском социуме

В отечественных научных публикациях тема презентации не относится к числу модных. Редкие ссылки на работу И. Гофмана «Представление себя другим в повседневной жизни» исчерпывают исследовательский интерес к драматургическому характеру социальных демонстраций. Причиной можно считать теоретические предпочтения постсоветских социологов. Ориентированные на решение системных задач они больше внимания уделяют построению теоретико-методологических моделей направленных на объяснение институциональных трансформаций в обществе, переживающем период социальной катастрофы.

Драматургия социального действия Гофмана предлагает сместить акценты. Вместо институциональной подчиненности внешней ситуации актер в ходе «представления» проявляет личностную интерпретацию объективированных и даже интернализированных моделей взаимодействия. Тем самым проблематизируется коммуникация между акторами. Меняется статус актора. Как самостоятельный участник коммуникационных отношений он приобретает автономность и право на личностную интерпретацию ситуации, своей роли и, в конечном счете, оказывается тем, кто выстраивает модель поведения.

В постсоветском научном сообществе теоретическая мысль оказалась подчинена потребительской моде. Она ориентировалась на «употребление» западных концепций, перетачивая их по отечественному научному шаблону. Последний оказался наследником советской науки и способствовал интерпретациям социальных процессов в контексте глобалистских теорий.

В масштабных построениях редко соблюдается внутренняя логика социальной теории. Не возникает и необходимости возвращаться к обсуждению опорных концептов и категорий. Между глобальными катастрофами и экономическими катаклизмами теряется индивид, как самостоятельно действующий актор, живущий в ином социальном пространстве и действующий по правилам «малого» социального пространства.

Социологические исследования городского сообщества последних лет показывают специфическое отчуждение носителя городской (индустриальной и рациональной) культуры от новых институционально заданных властными инстанциями или другими контролерами процессов публичной легитимации нормативных регуляторов взаимодействия. Типичный городской житель стремится закрыться от внешнего мира в сети личностных отношений. Кроме того, он переносит интенции, порождаемые этими отношениями на весь спектр социальных коммуникаций в публичном мире. Впрочем, подобное отчуждение вряд ли стоило отмечать как что-то новое, т.к. черты личностного неприятия нового институционального мира фиксировались с самого начала реформ в 90-х годах XX века. Внимание привлекает фиксируемая эмпирическим путем диверсификация этого отчуждения. Прежде всего, стоит отметить смещение акцентов в отчуждении. Вместо неотрефлексированного внутреннего личностного неприятия «большого мира» происходит отчуждение от его институциональных правил, но сочетающееся с признанием их необходимыми, для успешной реализации собственных социальных стратегий.

Поясним подробнее, что на наш взгляд это означает.

Постсоветский индивид, уже переживший крушение одного миропорядка, в любых своих социальных воплощениях не способен стать основой для оппонирования внешнему институциональному порядку. По отношению к этому институциональному миру он социально атомизирован через культурное отчуждение. Это особая атомизация, отнюдь не похожая на атомизированность европейского человека. В этой атомизации нет ценностей свободы. Это атомизация «беглого» от социума индивида. Именно таких людей описывал Э. Фромм в известной работе «Бегство от свободы». С их личностными интенциями по отношению к политическим и экономическим переменам он связывал формирование тоталитарного государства в Германии 30-х годов XX века. На формирование особых социальных общностей такими «беглыми» индивидами сосредотачивает внимание А. Олейник. Он видит усиление роли «малого общества» в институциональных трансформациях, связывая с этим культурное и структурное подобие новых институциональных сетей «большого мира» моделям порожденным «зоной», понимаемой как автономная и относительно замкнутая «малая» общность, принудительно приобретающая образ «большой» для тех, кто в ней вынужден выстраивать свои жизненные стратегии действия на несколько лет.

Для того чтобы отчуждение от институционального мира было преодолено, социокультурные группы должны иначе, чем постсоветский индивид взглянуть на социальную реальность. Необходимо появление сетей социальной коммуникации, в которых степень травмирующего влияния последствий социокультурной катастрофы будет невысока и перестанет «разламывать» социальный мир на две изолированные друг от друга реальности.

Можно сказать, что социологические исследования 2004 - 2005 гг. позволяют говорить о формировании таких социальных образований.

В отличие от традиционной социологической классификации социальных групп, выделение новых сетевых отношений может быть представлено только при помощи особого социологического инструмента, позволяющего производить социокультурную дифференциацию не по экономическим, профессиональным или т.п. основаниям, а по жизненным стилям, используемым индивидами в социальной практике. Концепция жизненных стилей, разрабатываемая в отечественной социологии А. Глухих, позволяет сосредоточить внимание на особенностях интенциональных трансформаций институциональных норм и специфического конструирования локальных социальных пространств этими людьми в самых разных областях социальной реальности. В чем-то эти идеи соотносятся с теоретическими моделями социологов, заявляющих о своей приверженности активистскому подходу – В. Ядову, Т. Заславской. К сожалению, теоретические разработки последних ограничены в эмпирическом применении структуралистскими коннотациями, привносимыми этими исследователями из парсоновской традиции социального теоретизирования.

Применение концепции жизненного стиля позволяет понять специфику новых интенций, которые используются людьми в социальном конструировании своей повседневности. Культурный и институциональный разрыв между «жизненным миром» и «большим» социальным миром у этих индивидов все равно остается, но он приобретает иной характер. Он становится подобен разделению социального пространства на частную, приватную институционально регулируемую среду и публичную практику, содержащую совсем иные системные нормативы взаимодействия. Жизненные стратегии, формируемые в повседневности «малого» мира ориентируются уже не на выживание, а на развитие, на функциональное взаимодействие с определяемой как внешняя, по отношению к повседневности, институциональной средой.

Самым главным показателем можно считать социальное самочувствие, которое у представителей этих новых групп характеризуется высоким уровнем самодостаточности, самоценности и ориентацией на успех. Можно сказать, что это люди новой культуры, рассчитывающие на собственные ресурсы и выстраивающие социальные сети с опорой на компоненты доверия-поддержки, вместо символического единства отчужденности, что описывал Л. Гудков в своей работе «Негативная идентичность».

Для людей, носителей новых социальных стилей, внешний мир приобретает самостоятельность, но вполне познаваемую. Это познание воплощено в практическом соединении индивидуальных стилевых интенций с осознаваемыми в терминах различия, институциональными нормами. Процесс практической коммуникации создает особое социальное поле, на котором развертываются многочисленные варианты действий драматургического характера, иначе говоря – презентации. Презентация становится практикой воплощающей коммуникацию индивидуальных отличий и социального однообразия, социальной упорядоченности.

Презентация групп, которых по стилю жизни, можно идентифицировать как «беглецов» или наследников советской культуры, опиралась на модель «социальных инсценировок». Эталоны поведения в этой презентации были заданы извне, но в личностных интенциях индивидом ощущались как эталоны элитарной или народной традиций. Соответственно, в этой презентации большую роль играла власть средств массовой информации, т.к. они становились источником стилевой классификации этих инсценировок. Социальный конструктивизм, понимаемый здесь как вмешательство индивида, в воспроизводимом поведении был минимизирован. Презентация, как социологический концепт, теряла свое самостоятельное значение, т.к. выступала следствием соединения более значимых параметров: советской культуры и новой (обычно властной версии) институциональной модели.

Познавательный потенциал концепция презентации приобретала в случае, если общественные отношения описывались в стиле П. Бурдье. Презентация превращалась в способ социальной демонстрации индивидом своего статуса и вместе с тем статуса социальной группы, относительно которой общество, через свои диспозиционно-референтные группы, определяло параметры идентичности участника презентации. В любом случае презентация была в этих теоретико-методологических построениях второстепенной характеристикой социального актора.

Одной из немногих сфер, где поведение постсоветского индивида соединяло «малый» и «большой» социальный мир, был рынок потребления, представленный магазином или вещевым рынком. Представленное разнообразие товаров размывало границы между институциональными и домашними стилями, формируя оригинальную среду презентаций. Покупка происходила для социального употребления вне магазина или рынка и потому неизбежно подчинялась законам иного пространства. Тем не менее, вот здесь, в мире спроса и предложения начиналась социальная вариативность стилей потребления и вместе с тем конструировались презентационные стратегии. Однако они были несамостоятельны, так как после совершения акта покупки, товары локализовались в замкнутом «малом» пространстве. Ограниченная покупательная способность консервировала это положение дел, т.к. домашнее пространство не успевало наполниться избытком товаров и сохраняло свою социальную способность для употребления в сложившемся порядке. В институциональном пространстве «Большого» мира это проявлялось через консервирование социалистических интенций направленных на иждивение и потребительство, организуя соответствующим образом избирательные кампании в политике.

Для того чтобы презентация смогла исполнять роль важной категории социального познания, требуется иное распределение социальных ролей. Необходима альтернативность институциональных ролей, причем она должна приобрести системный характер. Это возможно, когда социальный актор представляет альтернативу социальному миру в самом себе, независимо от своих социальных номинаций по его групповой, классовой и экономической принадлежности. Иными словами он выступает деятельностной личностью, осознающей свою способность менять институциональную реальность, что наполняет его действия «потенциальностью» (термин П. Штомпки) представить в любой момент альтернативу текущему развитию событий. Презентация, в этом случае, как драматургическое действие приобретает свойства оригинальности (уникальности) и предсказуемости одновременно, а в социальном плане становится важной характеристикой сетевой коммуникации.

Таким образом, изменения в социальной структуре постсоветского общества, фиксируемые по стилевым параметрам жизни, позволяют говорить о востребованности нового социологического инструментария для описания реальности. Одним из таких концептов может стать презентация, как драматургическая характеристика социальных отношений, описывающая взаимодействие актора с реальностью, при котором актор сохраняет свои притязания на социальную независимость и автономность от системных норм, но в тоже время выстраивает свои социальные действия в поле институциональных традиций, признаваемых им как существующие.

Кабацков Андрей Николаевич – кандидат исторических наук, доцент кафедры культурологии Пермского государственного технического университета. culture@pstu.ru